Избавитель - Страница 24

На площади было полно народа. В её центре находился широкий круглый постамент, окружённый треножниками с огнём. Когда-то здесь возвышалась большая скульптурная композиция, но сейчас её остатки валялись на окраине площади, а на освободившемся месте под рев толпы состязались два борца с завязанными глазами. Борцы пытались нащупать друг друга и вытолкнуть противника в один из треножников, и если кому-нибудь это удавалось, проигравшего тут же охватывало пламя – это придавало зрелищу пикантную остроту. Пьяные болельщики без устали подбадривали состязавшихся криками и ударами длинных палок по ногам. Но крики эти скорее мешали, не позволяя услышать противника, а удары отвлекали, и потому бойцы наталкивались друг на друга, скорее, по случайности.

Василий нахмурился и опустил злой взгляд. Эта толпа и её рёв вызвали в нем приступ бешенства, такого бешенства, что руки его начали непроизвольно совершать мелкие судорожные движения, а плечи затряслись. Захотелось схватить скамью и отдубасить всех этих болванов! За крик, за пьяное разнузданное поведение, но, главное, за то, что они веселы в то время, как сам Василий изводился злобой. Но вместо этого он подошел к столу и, крепко схватив жаренную ногу какого-то беса, обрушил всю ярость на нее, вонзая зубы по самую кость и вырывая огромные куски, которые затем проглатывал, почти не пережевывая.

Не подчиняйтесь гневу, – рядом послышался голос, явно обращенный к нему.

Василий поднял глаза – напротив него сидел немолодой китаец.

– Гнев не способствует решению проблем, он может их только создавать.

Китаец смотрел на Василия беззаботным и даже веселым взглядом, и этот взгляд еще сильнее распалил бывшего священника.

Не твое собачье дело, – рявкнул он и тут же почувствовал всю мерзость своих слов, отвращение к самому себе и от этого – желание сделать что-нибудь ещё более гадкое. Одна из гаргулий под столом зашевелилась – стол качнулся, и Василий изо всех сил хватил кулаком по крышке так, что все кувшины на нем повалились, а на пол с громким звоном грохнулись несколько тарелок и кубков. Вино вылилось из кувшинов и разбежалось по скатерти, словно спешило укрыться от его гнева под блюдами.

И всё же не позволяйте страстям управлять собой, – китаец ласково улыбнулся и слегка поклонился.

Он говорил на своем родном наречии, Василий – по-русски, однако это не мешало общению, языкового барьера в Аду не существовало, все мысли становились понятными, на каком бы языке не произносились. Более того, даже шум с площади и крики пирующих не мешали им слышать друг друга.

– Если ты такой святой, то сам что здесь делаешь? – огрызнулся в ответ Василий, но китаец, вопреки ожиданиям, как будто даже обрадовался этому замечанию. Он улыбнулся и одобрительно закивал головой:

Вы совершенно правы, у меня было много страстей. Все здесь из-за страстей. Они делают нашу жизнь ярче, но они же нас и губят. Мы ищем новых впечатлений, совершенно не умея ценить того, что у нас уже есть. Эта привычка закладывается в нас с самого детства, – китаец медленно поднялся и степенно побрел вдоль столов.

Он был одет в потёртую выгоревшую черную рубашку с широкими рукавами, а ноги его скрывались за куском серой ткани, обернутым вокруг талии и закрепленным матерчатым поясом. К поясу были прикреплены нож, огниво и что-то еще. Жидкие волосы были собраны в тонкую косу, обнажая залысины на висках.

Что за привычка? – спросил Василий.

Его гнев бесследно исчез, и он последовал за своим новым знакомым.

– Когда мы приходим в этот мир детьми, – неторопливо, в такт шагу, начал китаец, – каждый день приносит нам новые открытия. Их много, и кажется, что открытиям не будет края, однако, сталкиваясь с чем-нибудь раз за разом, мы выделяем для себя закономерности, которые расставляют всё познанное в нашей голове по местам, как горшочки на полках. Мы узнаем, что круглое катится, что трава зелёная, что мухи и птицы летают. Но беда в том, что, поставив что-то на свою полку, мы перестаем обращать на это внимание, ведь трава всегда зелёная, небо всегда голубое – чего тут удивительного? Лошадь не взмоет в небо, вода не станет сухой.

Разве это плохо?

– О, нет! Так мы учимся, и так мы освобождаем свое внимание для новых открытий, коими мир детства переполнен. Но чем старше мы становимся, тем больше горшочков ставим на свои полки и уже перестаем удивляться им, так что со временем высвобожденное внимание становится нечем заполнять. Уже в юности мы достаточно хорошо знаем мир, который окружает нас. Знал его и я, но желание продолжать услаждаться впечатлениями не исчезло, и тогда я приступил к поискам того, что могло бы завлечь меня, привнести новые ощущения. Сперва я хотел, во что бы то ни стало, повысить свою значимость. Отец учил меня стремиться к совершенству, и мне казалось, что я выбрал верный путь, но на деле это было лишь пустое привлечение внимания к собственной персоне: я шутил по поводу и без; не упускал случая выказать свои достоинства или создать видимость, будто они у меня есть; одевался почти как императорский сановник – отец мой был богатым купцом, так что это было не сложно – и всё это лишь для того, чтобы на меня смотрели. Я был очень ревнив до этого внимания. Глупый, я полагал, что это мне необходимо для счастья, но, на самом деле, отношение людей ко мне не улучшалось. Напротив, я растерял часть друзей и приобрел врагов. Многие выказывали ко мне почтение, но никто не ценил. Разумеется, счастливым от этого я не стал. Я был доволен, когда становился центром внимания, но длилось это недолго, гораздо дольше я беспокоился о том, как им стать.