Избавитель - Страница 51

– Сами рожают? Разве дети сейчас появляются по-другому? – перебил Василий, не столько поражённый этой новости (он уже ничему не удивлялся), сколько желая услышать подробности про эту часть современной жизни. Времени осталось совсем немного, а он так мало успел узнать! И теперь Василий использовал любую оговорку, любой повод, чтобы «выдавить» из Тихона максимум информации.

Тихон ухмыльнулся:

Сейчас дети появляются и растут в центрах репродукции. Сначала центры эти создавались для женщин, которые не могли завести детей по различным причинам. Пара приходила туда, сдавала «исходный материал» и больше этого не касалась. Эмбрион попадал в инкубатор, где для него создавались идеальные условия, ребенок развивался, и в один прекрасный момент пару извещали: «У вас родился мальчик или девочка». Вот так просто! Никаких родовых травм, мук, никакого риска ни для ребёнка, ни для матери – идеальные условия под круглосуточным контролем. Неудивительно, что вскоре такой метод размножения стали рекомендовать вместо традиционного, а с появлением гермафродитов, он вовсе остался единственным, поскольку гермафродиту очень трудно родить ребенка, да они и не хотели. При центрах были и интернаты, в которых младенцев откармливали, а старших детей можно было оставить на время, если родители собирались провести его в одиночестве. Но на деле родители, апеллируя к свободе личности, старались почаще спихнуть детей в них и особо не спешили забирать. А когда они окончательно перестали заниматься детьми, специальным распоряжением ГПК вся забота о будущих поколениях легла на центры репродукции. Теперь уже полностью.

– Но ведь родной ребёнок…

– А что ребёнок? Они не видят своих детей, как их самих не хотели видеть родители. Когда ваша жизнь – это любовь к самому себе, то места для остальных не остаётся. Люди не нужны друг другу. Сейчас даже браки не регистрируют, потому что два законченных эгоиста вместе и нескольких дней не проживут.

– Зачем же тогда рожать?

– Льготы: дополнительные порции пептидов, клубы, куда пускают только «родителей», да и сотрудники ГПК относятся к ним с особым уважением, а это всегда льстит, – Тихон пожал плечами. – А что делать? Они же как большие дети.

Некоторое время они ехали в полной тишине.

– А у Вас дети есть? – неожиданно спросил Василий.

– Нет, – сухо ответил Тихон.

– А жена?

Этот вопрос застал Тихона врасплох, он на минуту замолчал, а затем коротко ответил:

Нет. Охранникам не положено. С населением мы мало контактируем, да и вообще… Вроде как… Ниже своего достоинства, что ли…

У Вас не было любимой женщины?

Тихон снова замолчал, казалось, этот вопрос окончательно выбил землю у него из-под ног.

Была, – так же сухо и коротко ответил он и опять с минуту помолчал. – Мы познакомились примерно восемьдесят лет назад. Тоже, кстати, в церкви. Я тогда уже был в Городской охранной службе, у меня было много наград, я дослужился до майора – почти вершина карьеры. И вот приехали мы как-то однажды, не помню – не то сумасшедший на прихожан кидался, не то господарь рядом проповедовал, в общем, нас отправили разобраться. И там я увидел её. Она была настоящей женщиной – не гермафродит – такие сразу в глаза бросаются. Ну, увидел – и увидел, выяснили, что надо, уехали, но чем-то она меня зацепила. Нет, у меня не было, как, знаешь, поэты пишут: взглянул – и словно молния поразила. Ничего подобного, но с этого момента я начал замечать, что постоянно её вспоминаю, и чем больше проходило времени, тем более навязчивым становился её образ. В конце концов, я выяснил через «Лара», где её можно найти, и приехал. Соврал, что у меня, дескать, возникли вопросы к ней, как к свидетелю, – Тихон улыбнулся. – Мы зашли рядом в «жрачечную» – туда в основном приходят, чтобы просто взять еду и ехать дальше, поэтому там легко можно остаться наедине. За столиком я задал ей какие-то вопросы, что-то вроде: «Как Вы попали в церковь?», «Что Вы можете сказать о пастве?» – в общем, ненужную чепуху, которую она мне рассказывала не меньше часа. А я сидел и смотрел на неё. Взгляд у неё всегда был весёлый, смеющийся. Тогда она на меня смотрела с недоверием, а глаза у неё всё равно были живые, взгляд открытый. Ты смотрел когда-нибудь на облака? На белые кучевые облака в ясный день?

Тихон, наконец, почувствовал себя совершенно свободным и незаметно для себя перешел с Василием на «ты». Священник кивнул, и это удивительным образом растрогало полковника.

Сейчас никто не смотрит на облака. Ты видишь их мягкость, свет на вершинах, как будто… Святой свет. Он оживляет, он выше всего этого. Вот то же самое я испытывал тогда, когда смотрел на неё. И волосы у нее были вот посюда, – он провел пальцем по основанию шеи. – Золотистые… Как у Солнца.

Как её звали?

Мария. Маша. Красивое имя, правда?

Красивое. У Вас есть её снимки?

Тон Тихона стал вдруг резко твёрдым:

Я не держу её изображений, она у меня здесь, – он постучал пальцем себе в грудь.

Повисла пауза. По глазам было видно, что Тихон погрузился в океан невероятно приятных воспоминаний, который не хотелось покидать, и в то же время ему хотелось излить этот океан на священника.

– Она была умная, – продолжил он изменившимся голосом. – Поразила меня своими рассуждениями. Это было мне на руку: мы обязаны были «фиксировать» рассудительных. Нет, не подумай, их никто не арестовывал, не выселял – мы просто за ними наблюдали. Так, на всякий случай. Я доложил о ней и лично взял под свой контроль. С этого момента я только о ней и думал. Сначала мне это очень не нравилось: мысли о ней отвлекали меня от работы, не давали сконцентрироваться и вызывали какое-то беспокойство душевное. Но постепенно стал испытывать радость, когда вспоминал её, а если у меня вдруг появлялся повод встретиться с ней, я начинал жутко волноваться, даже заснуть не мог. Тогда я садился в такушу и всю ночь ездил по городу. И, знаешь, еду и представляю, что рядом сидит она, и мы с ней беседуем. Если бы меня в этот момент кто увидел, то решил, что я с ума сошел, – Тихон негромко засмеялся нервным смехом. – Как раз в то время я себе впервые такую подушечку и сшил. Дальше – больше, я стал представлять, что она всегда рядом со мной, даже не рядом, а во мне. Она стала моей совестью, моей эманацией. Что бы ни происходило, что бы я ни говорил, слышал или делал – я думал о том, что бы сказала Она по этому поводу. Наверное, я тогда был счастлив. Не могу сказать точно, просто, я думаю, когда человек счастлив, он любит всё! Всё вокруг! И я любил, любил каждое время года и каждую погоду: ведь мне доводилось встречать Её в разные времена года, и потому каждый сезон напоминал мне встречах с Ней. Я готов был расцеловать любого сотрудника службы, который мне сообщал, что надо встретиться с подопечной. Я обожал свою работу, как никогда раньше, обожал «Лара», город, жителей, эту церковь…